Афганистан — «могила империй»: ни одна попытка завоевать его не увенчалась успехом. В памяти россиян эта страна тоже осталась как арена наиболее противоречивой и бесславной войны в истории СССР. Советского Союза давно уже нет, а Афганистан по-прежнему существует. Здесь странным образом уживаются исламский фундаментализм талибов и развязная клубная жизнь ночного Кабула. Корреспондент «Ленты.ру» Александра Ковальская отправилась в афганскую столицу, чтобы понять, чем живет Афганистан сегодня, что думают афганцы о России и русских и ждут ли они мира.
27 сентября, Кабул, ночь накануне президентских выборов. «Пусть голосуют, раз ума нет! Пальцы им обратно никто не пришьет!» — громко ругается на хорошем русском местный житель Махмуд, учившийся в свое время в Советском Союзе. Мы сидим за бетонным забором одного из кабульских дипломатических учреждений и пьем чай. «Кому охота в гроб? За что? Кто заплатит — тот и победит, это всем ясно. Я в эти игры не играю!» — не унимается мой собеседник. По ту сторону оград и шлагбаумов Кабул готовится к худшему: талибы грозят смертью каждому афганцу, решившемуся проголосовать. Соцсети пестрят сообщениями вроде «Сидите дома или берите с собой саваны».
Афганцам есть чего бояться: на прошлых выборах, пять лет назад, произошло 690 нападений, и с тех пор ситуация лучше не стала. В этот раз ждут атак и со стороны талибов, и со стороны их заклятых врагов — боевиков «Исламского государства». С ночи полиция перекрывает движение по основным магистралям, а огороженные бетонными заборами кварталы переходят в режим «локдаун» — въезд и выезд запрещаются полностью.
Тысячи афганцев гадают, переживут ли они завтрашний день.
***
До дня выборов из 18 кандидатов добрались 12. Как внутри страны, так и за ее пределами популярностью пользовались лишь трое: Ашраф Гани Ахмадзай, Абдулла Абдулла и Гульбеддин Хекматияр.
Ашраф Гани, действующий президент, 70 лет, пуштун, гражданин США, выпускник Американского университета Бейрута и Колумбийского университета, доктор наук. Любит сравнивать себя с королем Амануллой — знаковой фигурой (он добился независимости Афганистана 100 лет назад и ратовал за просвещение и прогресс). Впрочем, многие шутят, что Гани знает Афганистан лишь по своим университетским учебникам.
Он баллотировался в президенты в 2009 году, набрал три процента голосов. В 2014-м выиграл, обойдя лидировавшего в первом туре Абдуллу. Женат на ливанской христианке Руле Гани, которая оказывает на него большое влияние.
Абдулла Абдулла, 59 лет, таджик. Утверждает, впрочем, что его отец был пуштуном — представители этой этнической группы правят Афганистаном с 1774 года, и непохоже, что ситуация переменится в ближайшем будущем. Впрочем, в пуштунское происхождение Абдуллы верят далеко не все. Он выпускник Кабульского университета, офтальмолог по образованию. Во время гражданской войны был соратником полевого командира Ахмад Шаха Масуда и врачом в отряде его панджшерских моджахедов, позднее занимал пост министра иностранных дел. В 2009 году он отказался от участия во втором туре, не веря в честность выборов. В 2014-м оспорил результат голосования и при посредничестве США разделил властные полномочия с Гани.
Гульбеддин Хекматияр, около 70 лет (точный возраст неизвестен), пуштун. «Бывший» полевой командир, глава «Исламской партии Афганистана». Интересно, что награду за живого или мертвого Гульбеддина афганское правительство обещало еще в 1976 году. В современной политике он буквально пару лет. В 2016-м он показательно примирился с правительством, а на недавних дебатах заявил, что его единственный оппонент — коррупция. В случае честных и прозрачных выборов Хекматияр не сомневался в своей победе — завидная уверенность для человека, известного под прозвищем Кабульский мясник, чьи ракеты разносили город до основания 20 лет назад. Его возвращение на политическую арену вызвало в свое время волну протестов среди жителей Кабула.
***
«Дороги от дома — половину сигареты выкурить, а машину уже дважды проверили. Стараются, шакалы!» — жалуется Махмуд, пока я влезаю в бронежилет.
У входа в избирательный участок — автоматчики в серой форме. На входе проверяют все возможные удостоверения личности, долго присматриваются к фотографиям. Потом в закрытом помещении женщина в форме просит открыть сумку, разуться, проверяет карманы, а потом одежду, проводя ладонями от шеи до щиколоток. Кажется, движет ею в первую очередь любопытство, хотя недооценивать опасность нельзя: по всей стране порядок охраняют 70 тысяч силовиков, весь день приходят сообщения о ракетных обстрелах, взрывах и локальных боях. Впрочем, жертв пока, кажется, нет.
Участки открыты с шести утра, но народу практически нет. Работники комиссий скучают за партами в пустых классах, но сидят подальше от окон — на случай, если в школьный двор закинут гранату. На доске — надписи мелом об историческом значении выборов 6 числа месяца мизана 1398 года — в Афганистане сейчас конец XIV века по солнечной хиджре, и сама процедура голосования представляет собой занятное сочетание Средневековья и высоких технологий. Ближе к полудню в школу постепенно приходит все больше избирателей.
Афганцы голосуют, окуная указательный палец в краску и прикладывая его напротив имени кандидата. Можно, конечно, и просто расписаться (если умеешь, потому что уровень грамотности остается низким), но запачканный фиолетовой краской палец — атрибут социального активиста и сознательного гражданина, который пренебрегает угрозами террористов и готов рискнуть собой ради лучшего будущего. Рядом с именами и фотографиями кандидатов расположены картинки: Гани — раскрытая книга, Абдулла — весы, Хекматияр — восходящее солнце. «Ну и символ он себе выбрал, — слышится на участке. — Лучше бы черный квадрат взял. Темнота — и больше ничего!»
Процедуре голосования предшествует электронная регистрация, а на входе в участок избиратели проходят биометрическую аутентификацию, которая в XIV веке приживается плохо и регулярно сбоит. По сообщениям кабульского сарафанного радио, пять лет назад Абдулла Абдулла долго ждал у входа, пытаясь «удостоверить свою личность» — при том что в лицо его знали все.
Бородатые избиратели в тюрбанах отвечают на вопросы одинаково немногословно и одинаково неохотно.
— За кого вы голосовали?
— Вы этого имени не знаете.
— А вы?
— За Абдуллу.
— За кого голосовали в 2014-м?
— За Гани. А до него за [Хамида] Карзая.
— Почему Абдулла?
— Интересно узнать, что он может сделать.
Примерно такой ответ давали многие голосовавшие за Абдуллу. Сторонники Гани чаще отвечали «Он образованный» и перечисляли академические достижения нынешнего президента. Но усилия образованного Гани по созданию чего-то нового и эффективного приносят мало пользы — хотя, по слухам, президент работает по 20 часов в сутки и безжалостно отчитывает подчиненных за недостаток усердия. Многим «интересно, что может сделать Абдулла», именно потому, что за пять лет многие афганцы уверились: Гани не может почти ничего. Ни один интеллектуал-профессор на его месте не смог бы.
***
На вечеринке в Таймани, где западные журналисты и афганские чиновники через пару дней после выборов танцуют под рок-музыку 60-х, ко мне подходит молодой человек со стаканом виски. Представляется. Его имя мне знакомо — несколько раз я видела его на сайтах Tolo News и Pajhwok.
— Это ты пишешь про выборы? — спрашивает он, пытаясь перекричать Мика Джаггера и грохот пролетающего над домом вертолета. — Хочешь, скажу результат? Само собой, Гани выиграл. Я возглавлял его предвыборный штаб и могу сказать: по-другому и быть не могло. У Гани просто не было серьезных соперников, согласись.
Трудно не согласиться.
Впрочем, о своей однозначной победе заявили оба ключевых кандидата — и Гани, и Абдулла. В 2014-м подобная ситуация поставила Афганистан на грань гражданской войны.
Утро 29-го приносит первые цифры: около 70 зарегистрированных атак, пара десятков пострадавших — СМИ получили распоряжение не акцентировать внимание на негативе. Тех, кто был готов пожертвовать собой во имя демократии, тоже оказывается немного: из зарегистрированных 9,5 миллиона избирателей проголосовали только 2 миллиона, обеспечив рекордно низкую явку. Трудно сказать, что деморализовало электорат больше — активность «Талибана» или фактическое отсутствие альтернатив.
***
«Меня удивляет, что талибов называют религиозными экстремистами, — рассказывает мне 28-летний Хикмат, высокопоставленный афганский чиновник, возможно, слишком молодой для своей должности, но с хорошими знакомствами и семейными связями. — Они не просто не религиозные, они вообще ничего не знают про ислам. Даже ты знаешь больше! Мне было четыре, когда я попал в их медресе в Кандагаре. У нас был учебник с задачками вроде «У Залмая в автомате семь пуль. Он убил шесть русских. Сколько пуль он потратил?» Сумасшедший мулла, который был у нас учителем, пугал нас: «Если заткнуть уши, услышите шум адского пламени. Ад близко!» Мы должны были носить тюрбаны и учить суры наизусть».
Причислять «Талибан» к религиозным экстремистам действительно не вполне корректно. Да, их офис в Катаре вывесил белый флаг Исламского эмирата Афганистан, противопоставив себя администрации тогдашнего президента Карзая, но по сути слово «исламский» не является ключевым. Талибская доктрина куда лучше укладывается в рамки национально-освободительного движения: нет иностранным захватчикам, нет марионеточному правительству, вся власть советам (племенным).
Идеальным остается строй образца 1996-2001 годов, когда захватившие власть в стране талибы начали перекраивать ее по своим лекалам и объявили войну прогрессу и влиянию Запада в самом широком смысле. Нетрудно догадаться, что при восстановлении строя талибов участь воспитанных Гани прозападных «младоафганцев» окажется незавидной, участь национальных меньшинств — тоже. Женщинам повезло чуть больше: в ходе недавних мирных переговоров талибы заявили, что готовы предоставить им права «в рамках ислама и афганских ценностей». Но и это, признаться, звучит не очень обнадеживающе.
Многие афганцы считают, что эпоха исламского эмирата была спокойным временем: сменив у власти полевых командиров, талибы мгновенно навели порядок, начав отрубать руки за воровство и забивать камнями за более серьезные проступки. Однако, как ни парадоксально, о безопасности речи не шло: нарушение одного из многочисленных запретов грозило смертью, а в тюрьму легко можно было попасть даже за ношение западной одежды или отсутствие бороды.
Под запрет попали фильмы, любого рода изображения (из-за этого у большинства моих знакомых нет детских фотографий), любимые афганцами воздушные змеи, танцы и музыка. «Родители рассказывали, что из-за этого свадьбы больше напоминали похороны», — сетует Хикмат.
За найденный дома поэтический сборник — побои, за попытку учить детей чему-то кроме чтения Корана — побои и арест. Однако самые жесткие запреты коснулись женщин. Ни образования, ни полноценной медицинской помощи. Нельзя сидеть у окна, нельзя смеяться — это вводит во грех правоверных. Вышла на улицу одна? Плеть и палки. Тайно продолжала работать? Арест. Подозрение в супружеской измене? Казнь. (Подчеркиваю: подозрение! Пуштунская «культура чести» в этом случае приговаривает к смерти без доказательств.)
В провинциях, где племенные законы по-прежнему ставятся выше конституции, подобное практикуется и сейчас. В прошлом году в прессу попал такой случай: женщина нашла автомат под грудой белья во время уборки и случайно (!) выстрелила себе в лицо. Спасти ее не удалось. Должностные лица не стали расследовать это дело — как и сотни других, регулярно пополняющих статистику ООН.
Сейчас талибы намекают, что готовы идти в ногу со временем, однако им мало кто верит. Во-первых, движение неоднородно по структуре: одни готовы к компромиссу, другие обещают биться до победного конца. Во-вторых, племенные законы в сочетании с псевдоисламской моралью, которую вкладывают в головы бойцов полуграмотные муллы, — тот еще «коктейль Молотова».
В случае, если мирный договор с США все-таки будет подписан, иностранный контингент выведен, а представители «Талибана» войдут в правительство, предсказать их поведение или проконтролировать соблюдение условий будет невозможно. Если они решат вернуться в XIV век, в Афганистане не будет силы, способной им в этом помешать. Запреты и казни могут снова стать повседневностью.
В Кабуле в это трудно поверить.
Интерьер кафе, где мы обсуждаем политические проблемы, наводит на мысли о Нью-Йорке. На стене портрет Фриды Кало, под ним гитарист с волосами до плеч наигрывает на гитаре Summertime Эллы Фицджеральд. В Кабуле таких кафе немало, и они породили своеобразную субкультуру свободолюбия: тут проходят импровизированные концерты, а иногда и дискотеки, тут назначают свидания и набивают татуировки. В Кабуле есть художники, рок-группы и модельные агентства — разумеется, все они регулярно получают угрозы. Пару лет назад местная молодежь начала праздновать День святого Валентина, и теперь 14 февраля одна из центральных улиц исчезает под ворохом букетов и связками воздушных шаров. В прошлом году состоялась первая вечеринка, посвященная Хеллоуину, сюжет о которой сняло одно из центральных новостных агентств. Правда, все участники были в масках, а их голоса намеренно изменили.
Слепое подражание Западу? Нет. Скорее желание приблизиться к той нормальности, которую олицетворяет Запад, стремление иметь те же права, что и ровесники в «цивилизованном» мире. Иметь выбор.
***
«Моей матери за шестьдесят, и она тоже голосовала», — рассказывает лавочник в Шахре-Нау, имени которого я не успела спросить. Он заговорил со мной по-русски, когда я проходила мимо. Я почти не удивилась: среди афганцев старше сорока знание русского — вовсе не редкость. В Кабульском политехе профессора подходили просто для того, чтобы сказать «Здравствуйте, как дела?» И сами радостно удивлялись: «О, я еще помню! Еще могу говорить!» Мой учитель-афганец рассказывал, как в 80-е они всей семьей смотрели «Ну, погоди!» (в его произношении «Ну, погоджи!»), а потом вместе с соседями гадали, что будет дальше.
Отношение к России в Афганистане неоднозначное. Кто-то, узнав, откуда я, стремится пожать руку и спрашивает, когда мы вернемся с миром. Кто-то винит в том, что в свое время мы не поддержали дружественного Москве президента Наджибуллу. Кто-то спрашивает: «Почему вы на нас напали?». Кто-то (хотя таких очень мало) откровенно ненавидит. От бывших моджахедов можно услышать: «Дураки мы были, что с вами воевали», а отношение молодых людей — в среднем благожелательный нейтралитет.
«Я не верю, что СССР хотел захватить Афганистан, — сказал один из моих близких кабульских друзей, военный корреспондент Ахмат. — Это была ловушка, и вы в нее попались из-за [тогдашнего госсекретаря США Збигнева] Бжезинского, который вас ненавидел. Но вы не проиграли, вы отступили! Кое-кто из моджахедов продолжает вопить, что они выиграли, но это не так. Вы отступили, но мы проиграли больше. Да, кстати, мой отец тоже с вами воевал. И дяди». Спрашиваю, жалеют ли они, что воевали: «Нет, но говорят, что мы, афганцы, сами виноваты. Было бы единство — не было бы ни русских, ни американцев».
Мой собеседник, сказав пару слов об учебе в Ростове и пожаловавшись на отсутствие языковой практики, переходит с русского на дари: «Мать говорила, что будет голосовать, даже если нет хорошего кандидата, потому что не хочет, чтобы было как раньше, чтобы кто-то захватывал власть силой. Конечно, мы боялись, потому что на участке мог быть взрыв, но она все равно пошла. Да, я тоже пошел. За кого? Это неважно».
Передо мной сидят за чашкой кофе афганские коллеги. Оба пишут для Associated Press.
— Я вообще не голосовал, о чем ты?— А почему палец в краске?— Каллиграфией занимался, — Хуссейн прячет руку под стол. — Я тебе сам скажу, за кого он голосовал, — перебивает Кайсар. — За Абдуллу, конечно. Таджик за таджика. А я — за Гани. Хотя не совсем за него…— Как это?— Мне нравится Амрулла Салех из его команды. Можно сказать, я голосовал за Салеха, он опытный и знает, что делает. Гани сделает то, что скажет Америка, а Америке плевать на нас. Трамп прервал переговоры из-за того, что погиб американский солдат. Один солдат! А как насчет тысяч афганцев?— Вы верите в мирные переговоры?— Приходится. Страшно, конечно. Если соглашение подпишут, а потом талибы его нарушат… Но другого выхода нет, надо верить. Нам тут приходится быть оптимистами. Быть реалистом в Афганистане? Через пару дней захочется повеситься. — Когда талибы вошли в Кабул в 96-м, отец приказал нам всем надеть праздничную одежду, — говорит Хуссейн. — Сам повязал галстук, радовался. А через пару дней они меня избили за то, что я не говорил на пушту. Я бы проголосовал за кого угодно, лишь бы они не вернулись. Хоть за Трампа. — Слушай, неужели ты думаешь, что людям в России действительно интересно, кто у нас будет президентом? — спрашивает Кайсар. — Серьезно? Все устали от плохих новостей и от войны, поэтому лучше просто напиши, что мы еще живы. Кому нужна политика?
Афганистан ждет объявления итоговых результатов 7 ноября. Впереди неизвестность. Несмотря на то что два миллиона людей рискнули жизнью, выборы могут быть призваны несостоявшимися (уже ведутся разговоры о подлогах и взятках, полученных в ходе голосования, а биометрические системы оказались предсказуемо ненадежны).
Если этого не произойдет, проигравший кандидат и его сторонники опротестуют результаты, а это чревато ростом социальной нестабильности в столице и по всей стране. Политики по обе стороны Атлантики надеются на возобновление мирного процесса, однако после того, как американцы отказались от переговоров в сентябре, подписание договора между «Талибаном» и США будет связано с еще большими трудностями и, возможно, отложено на многие месяцы.