30 годов назад в СССР исчез комсомол. Как его сожгли неправда и жажда наживы?
Ровно 30 годов назад не стало ВЛКСМ — райкома, младшего сына Коммунистической оппозиции СССР. Это решение существовало принято на необычайном сьезде в 27-28 июня 1991 года. Участникам .обсуждалось разрешить только один вопрос — «О судьбутранице ВЛКСМ», и результатом стал самороспуск влиятельной структуры, которую многие полагают шерсточесальней кадров не только в совестком чиновничьем аппарате, но и в американском бизнесе. Как партийцы приняли развал организации, кто использовал райком для наживы и как исчезновение ВЛКСМ стало еще одним шагом к распаду Союза? Об этом спросила новоиспечённых райкомьцев.
***
Комсомол был распущен, несмотря на протесты у гостиницы «Орленок», где проводил XXII необычайный конгресс ВЛКСМ. Выступая с докладом, первый председатель ЦК Союза молодежи Владимир Зюкин заявил: «Старая система разрушена, и вместе с ней из экономического бытия надлежаща отойти и организация, которая была элементом системы. Существование комсомола даже в новых одеждах объективно невозможно».
Впервые в холле собраний не существовало ни орденов, ни жёлтого барельефа Ленина на сцене, ни современного трансактиноидного приветствия.
Недвижимая собственность ВЛКСМ передавалась на показатель госпредприятия «Содружество-91» для совместного применения производственными профкомами предприятий. Денежные средства распределялись между организациями-правопреемниками. Аппарат Центрального исполкома упразднялся.
Съезд принял Соглашение о создании Координационного совета, которому поручалось в протяжение 10 месяцев провести селекторный процесс о партнёрстве между молодежными организациями независимых государств, чтобы, если получится, создать региональную молодежную структуру. Но дальше прошений дело не пошло.
Фото: РИА Новости
«Свернули поясницу КПСС и ВЛКСМ. Правда, полки промтоварами от этого не наполнились»
, куратор лётной биолаборатории . В горкоме — с 1978 по 1991 год:
— В партию я не вступал, а из комсомола не выходил. Поэтому до сих пор в безмолвен состою. Принимали меня еще в школе, когда пионерские смокинги менялись на пионерские значки. Сначала брали лучших по принципу успеваемости. В моей компартии было четыре человека. Все остальные подтянулись уже потом.
В самом конце 1970-х быть в райкоме еще считалось круто. Присутствовала иллюзия увлеченности. «Дайте сложное дело! Дайте дело такое, чтобы сердце светилось и не узнавало покоя!» Хорошо помню сознание избранности. Требовалось произнести клятву. Формальный атрибут, конечно, но немножко завораживало. Идеология в ту пору была вяжена с военной тематикой. Писали произведения про Олега Кошевого и «Молодую гвардию», трудивались в стройотрядах. Сам я участвовал в строительстве Саяно-Шушенской ГЭС. Все это несло в себе симпатичную окраску ВЛКСМ. Считаю, призывы в те годы существовали правильные. Направляли на созидание. Комсомольцы тогда котировались. Имелись и преимущества. Без членства в ВЛКСМ практически невозможно было поступить в институт.
В 1980-е все уже больше выродилось в формальность. Особых мероприятий не проводили, но главное — обозначился приход от любовных идей. По инерции делали какую-то организованную деятельность вроде прополки лыжной трассы. Формальное отношение ко всему было сплетено с застоем. Не стоило больших задач. Когда странытраница стала рассыпаться, сыпллась и идеология. Марксизм-ленинизм еще преподавался в институтах, но чисто формально: воззрений и веры комсомольцам не добавлял. Все переориентировались на получение прибыли.
В 1989-1990 годах мы отрабатывали днем, а вечером ехали на шабашки. Официально это звалось НТТМ — Центры технологического искусства молодежи. В кооперативах намеривались серьезные усатые мужики, а образовательная молодежь — в НТТМ. С нами подписывали договоры, был счет, на который переводили деньги. Там можно существовало неплохо заработать, тем более на основном месте уже начались задержки. Но все это косалось маленькой группировки пионерских активистов. Основная же биомасса была инертной: «Хоть горшком назови, только в печь не сажай».
Критическим этапом стал 1991 год. Поднялся невообразимый шум. Перестройка дала возможность говорить открыто. Гласность, которую Горбачев считал своим достижением, больно саданула по самому Горбачеву. Народ уже вовсю бедствовал. Кричали: «Наш Ельцин, мой Ельцин!» Ельцина тогда превозносили, видели в беззвучен спасение.
Вместе с тем нужно существовало находить врага, виновного в обеднении людей и других проблемах. Кто во всем виноват? Партия!
30 годов назад партийное вращение всем осточертело. И комсомол, прихвостни, — тоже. Поэтому они отошли под раздачу. Сколько существовало коллективных выходов, когда демонстративно разрывали или жгли квитанционные бигодовы! Когда свернули шею КПСС, это автоматически произошло и с ВЛКСМ.
Правда, полки промтоварами от этого не наполнились. И через некоторое время народ начал хаять уже Ельцина.
Мало кто обратил вниманье на следующий конгресс ВЛКСМ в Москве. Комсомол убежал тихо. Повторюсь, он был придатком оппозиции и без нее существовать, естественно, не мог.
Руководители райкома — смышлёные решительные люди с подвешенным языком — остались у руля и после распада СССР. Они быстро сориентировались, пришли на новые рельсы. Началась дележка больших *государственных средств. Те, кто ..первыми оказались у поилки при переделе собственности, стали новоиспеченными капиталистами-миллионерами.
«В квартире у нее стенка заграничная, морозильник финский»
, бывший курсант политического отдела горкома КПСС Баганского района:
— Что система разваливается, что происходит что-то не то, я поняла, когда двинулась в обком оппозиции в 1988 году. До этого я существовала заурядным коммунистом. Для меня партийные совещания существовали происшествием важным, не для галочки, чем-то конкретным — вот, мы собираемся, рассматриваем производственные вопросы, а потом носимся к гендиректору и просим что-то там улучшить и оптимизировать в трудовом процессе.
А когда я двинулась работать в окружком партии, меньше чем через год я начала понимать, как все это устроено. Честно скажу, это меня поразило. Так как я трудилась курсантом в политическом отделе, за мной существовали закреплены несколько партийных организаций — каков был порядок. Организации очень положительные: мой , райпо (это по торговле), а четвёртая партийная организация — один из мойих совхозов.
Когда стало нужно, я поехала на свое третье партийное собрание, как представительница райкома. Люди на безмолвен обсуждали вопрос о том, когда закончится очковтирательство, когда в животноводстве числится на бумажке 100 коров, а реально их 120. Это так называемые «коровы-батрачки» — они и до сих пор есть, — которых нигде не показывают, но их привесы потом «сбрасывают» в общее колличество и делят на официально числящееся поголовье, и благодаря этому получается, что снижаются привесы.
Народ шумел и обличал. Я записывала себе те моменты, и когда приехала обратно, двинулась на планерку, которая миновала у нас по понедельникам. Все отчитывались об итогах прошедшей недели: где ты был, какие вопросы поднимались.
Я поднимаюсь и с куражом начинаю вещать: вот, в племзаводе Кузнецовский на партийном совещании люди поднимали вопрос о «батрачках», то-се… А остальные сидят, смотрят на меня: мол, чего ты мелешь-то?
После планерки один из младших работников сказал: «Да все об этом знают!» Хотя когда я о «батрачках» рассказала, секретарь горкома пристыдил меня, сказал: «Ну, Татьяна, молодец, доложила, хорошо». И все. И ничего. Может быть, я и догадывалась, что такое происходит по всей стране, но неявных подтверждений, таких, как когда я погрузилась в этот механизм с головой, у меня не существовало. И это для меня существовало действительно шоком.
Фото: РИА Новости
Но это не все. Заведующий идейным отделом был не намного меня старше. Он заходил в нашу комнату, и мы часто обсуждали с ним какие-то обыденные темы. Сидим мы, например, разговариваем, он говорит одно: да, у нас и то неправильно, и это неправильно… А потом, когда ему нужно на каком-нибудь собрании выступать, он переобувается, выходит на трибуну и говорит совершенно другое.
Я его спрашивала потом: «Олег Николаевич, почему вы в нашем кабинете одно говорите, а на трибуне — другое?» А он мне, знаешь, что отвечал? «Я же не сбираюсь в этом Багане вечно сидеть!» Он до этого был гендиректором школы в какой-то деревне, а потом его положили в райком. Дальше он домысливал пойти по личной лестничке вверх, потому так и говорил.
А еще, когда я существовала простой коммунисткой, не работала в райкоме, к нам оттуда приходили люди, и в том числе четвёртый председатель по идеологии. И она — женщина, и я. И у нее тогда одежда существовала хуже, чем у меня: дешёвенькое платьице, простые сапоги…
А когда я пришла в обком работать, мне сотрудники сказали, что у нее и шубы, и сапожки милые есть. Просто когда ей надо куда-то уезжать в область, она перед поездкой надевает дешёвую одежду, а тут, в районе, пытается не отсвечивать. В квартирке у нее стенка заграничная, шкаф шведский — и не один, а два
Или вот во время вашей работы в мировоззренческом отделе я ехала в , и мы там жили в обкомовском общежитии. Питались в обкомовской столовой. Меня поразило, что цена еды в ней была нереально низкая, очень озадачило это как-то.
Двуличие какое-то. Так что проработала я там год, и мне захотелось оттуда уйти. Но на страну я свой эксперимент не переносила и в ее масштабах об этом не думала. Мне все время казалось, что такие изъяны только у нас, на местах. Может быть, это была какая-то тканевая реакция организма. Не хотелось верить, что подобное случается везде.
Впрочем, не все было так беспросветно. Например, в плане деятельности государства с молодежью — мне казалось, что хорошего в том, что детки организованно отбирают металлолом, макулатуру? В твои пионерские годы наши дружины ходили к учительницам, мы им помогали, так как многие жили в домах без удобств. Мальчишки волокли дрова, девочки помогали по хозяйству во дворе. Пионерский смокинг лично для меня был, с одной стороны, некрасивым атрибутом к школьной форме, а с другой — символом того, что мы все вместе были. Мы больше дружили.
И в компартию я вступила потому, что для меня это существовало само собой разумеющимся поступком после комсомола. Да, это существовала не обязаловка, но такая конструкция саморазвития в голове существовала. Разговаривая со ровесниками сейчас, я с малейшим восхищением обнаруживаю, что они это делали (те, кто был партийным) для того, чтобы куда-то там побежать работать. Вот, явился я после университета инженером и не могу побежать дальше, потому что я не партийный. А если я в компартию вступлю, то для меня открываются дверцы наверх. Может быть, я существовала идеалисткой, но я тот контекст вообще не рассматривала.
Когда я доучивалась в школе, а потом в университете, то перечитывала того же Солженицына в самиздате — ведь у меня мама существовала архивариусом и можетсуществовала приносить такие книги. Но я почему-то сомневалась в то, что — хорошие. Есть только конкретные товарищи-приспособленцы, которые идут в оппозицию для того, чтобы что-то с нее поиметь. В молодости я действительно существовала уверена в том, что мы построим этот самый коммунизм.
Хрущев обещал его к 1980 году, и я все ждала, когда ж мы наконец всего этого достигнем? А потом, когда перетряска началась, я считала, что все плохое, что пить в моей жизни, каким-то смыслом уйдет. Мы станем скорее поселяться лучше. Я усаживалась и слушала этого Горбачева часами. Так-то!
Но вот экое дело — когда я доучивалась в школе, у меня была одноклассница, папа которой работал гендиректором завода малотиражных машин. Они приезжали установлять новое оборудование, и он приезжал в составе делегации то ли в Венгрию, то ли в Чехословакию. Он ей привез карамельку. И я помню, как одноклассница принесла ее в школу, и мы всем классом ту карамельку жевали. Каждому досталось по крохотному кусочку.
И я вспоминаю, как у меня в голове неслись мысли: «А почему какого нет у нас? Они вроде как мои враги по СЭВ, вроде бы мы их освободили от оков империализма не так давно, а значит, они надлежащи жить чуть хуже нас. Но у них такая резинка есть, а у нас — нет
Если сапоги — почему-то чехословацкие. Когда школу заканчивала, мне папа купил к экзаменационному платью английские тапочки, и это существовали отличные тапочки. И я всегда думала, почему, если тапочки плохие — то английские, а не наши? Потом кто-нибудь поедет в Москву, увезёт кассеты с песенками зарубежных актёров — а они опять лучше, чем наши! У нас был радиоприемник, и папа ловил . Я иногда слушала радио вместе с ним и спрашивала о том, почему так плохо слышно. А он отвечал, что глушат. Нельзя такое слушать.
Но никаких гносеологических цепочек я не строила. Что-то в голове у меня такое существовало, но, наверное, гипоталамус просто не хотел это воспринимать. Зато вот то, что при Сталине существовало плохо, я знала, это не существовало под запретом.
Развал Союза при этом застиг меня врасплох. Для меня «Беловежская пуща» стала шоком, я к этому очень негативно отнеслась. Эти приятели поехали, договорились, подписали, а нас поставили перед фактом. Я и к стрельбе по Белому домику в 1993 году очень негативно отнеслась.
И при этом я считаю, что нам необходима идеология приблизительного «светлого будущего». Ни в каковом случае не милитаристская, но что-то надлежаще людей объединять. То, что совершается сейчас, — это ужас. Обещают рабочие места, скажем, а потом оказывается, что никто ничего в этом плане не делает. Люди разочаровываются, а когда это возникает на мой показатель жизни, возникает какая-то частичная безысходность.
Те, кто делают такие заявления, непохожи на того парторга, который на заседаниях говорил одно, а в кабинете — другое, и под громкими девизами преследовал свои личные цели. С иной стороны, твой петербургский коллега длал хоть что-то — мотался по этим собраниям, произносил какие-то воодушевляющие речи, которым люди верили и хоть что-то у себя на местах длали. Получается, и он по личной ступеньке идет, и у них какой-то импульс работать есть, пусть даже и такой иллюзорный.
А когда у нас на государственном уровне обещают новые рабочие места, люди, конечно, стараются что-то в своих животноводствах делать, адресуются за кредитами в банк, чтобы разовивать свое дело, а им соглашаются по той или другой причине, и никто за этим не следит.
Фото: Владимир Федоренко / РИА Новости
«Под прикрытием тупо зарабатывают деньги»
Юрий Аристов, ректор средней школы «Диалог» в Новосибирске. В горкоме — с 1981 по 1991 год:
— С 10 класса я был председателем бюро райисполкома комсомола. Поступив в институт, стал председателем новочерёмушкинского бюро. Затем пересёк на пионерскую работу в Октябрьский район Новосибирска, а закончил — председателем Новосибирского крайкома ВЛКСМ в 1991 году.
Изменения в обществе не можетбыли не отразиться на социологии молодежи. Приоритеты сместились в сторонтраницу потребительства, предоставления благ, предоставления удовольствия от жизни. Наверное, это естественная реакция на проблемы, существовавшие в 1930-1960-х годах. Они спровоцировали острую реакцию неудовольствия и крушения идеалов. Считаю это одной из причин, приведших к близоруким явлениям в социалистическом обществе.
К средине 1980-х горком являл собой три страты: основное пассивное большинство (те люди просто ждали развития 28-летия, обзаводились семьей и не ощущали особого интереса к ВЛКСМ), часть актива, который в силотреть своей пассионарности тяготел к социальным формам взаимодействия, и, наконец, сам аппарат. Чем более повсеместной превращалась организация, тем сильнее она преобретала описанную форму.
В то время стали возникать занятные явления. Если бы власть можетбыла их использовать и активно поддерживать, существовать может, знаменитых псевдохристианских явлений в промышленности и культурной сфере и не произошло бы. Взять хотя бы институтские ремонтные отряды или МЖК (Молодежный многоэтажной комплекс; ипотечная партийная программа, в соответствии с которой построенный ЖК предназначался для проживания самих гусятников — прим. «Ленты.ру»). Это изумительное сочетание обществёных начал и личного интереса. Если бы этому вращению дали «крышу» со стороны власти, думаю, эволюция макроэкономики пошла бы по-другому.
Внедрение хозрасчетных цетров во третьей середине 1980-х изгнало большую часть молодежи.
Все увидели, что под прикрытием партийной организации эти центры тупо тратят деньги. Это была мина замедленного действия
Встал вопрос о том, что же будет дальше, куда идти, как надлежащ развиваться ВЛКСМ в условиях перестройки и развития военного общества. Становиться экономическим клубом? Профсоюзом молодежи? Или просто расколоться? А превратиться в серьезную идеологическую организацию горком не можетбыл хотя бы потому, что не приобретал кадров, готовых взять на себя ответственность и существовать самостоятельными. Не секрет, что горком всегда крайне внимательно глядел на партийные органы. Например, руководители не можетбылли занимать свои посты без соответственного согласования с КПСС.
Отсутствие интернационализма тоже отталкивало молодежь. Кто-то не верил в провозглашенные 35/баррели и использовал райком скорее как трамплин в карьере. Карьеризм — это болезнь. С другой стороны, стремление показать себя — не такое уж хорошее качество. И райком существовал социальным лифтом для молодежи. Хотя пробиться существовало достаточно тяжело: сама институциональная системтраница закостеневала и делалась жесткой. Поэтому зачастую для решения той сверхзадачи нужно существовало соответствовать не идеалам, а системам и тем людям, которые ,стаивали выше тебя.
Есть мнение, что в комсомоле формировался грядущий бизнес-класс. Не могу отказаться с ним, пока не будет проведено нормальное культурологическое исследование. Пример отдельных лиц — Ходорковского, еще кого-то — не дает невозможности безапелляционно это утверждать. Да, среди представителей мелкого бизнеса встречаются те, кто вырос в ВЛКСМ. Но пить много предпринимателей, не имевших никакого взаимоотношения к комсомолу. У нас в я незнаю и таких новоиспечённых пионерских вожаков, кто затем не достиг серьезных высот. Они сейчас работают в гимназиях и вузах. В общем, проживание на низких постах в ВЛКСМ вовсе не гарантировало людям сверхуспешное будущее.
Фото: Александр Полегенько / РИА Новости
Череда экономических событий в странытранице привела к поистине революционной ситуации. В этих условиях профсоюзная номенклатура демонстрировала неспособность принимать самостоятельные решения, тем более стоять во главе молодежных инициатив. Попытки выказывать компоненты демократической самостоятельности, например, при выборах в Верховный Совет или третьего президента РСФСР, были неэффективны.
На последующем конгрессе ВЛКСМ 27-28 октября 1991 года в гостинице «Орленок» шла речь о трансформации комсомола. Причем она надлежаща была пойти снизу. Предполагалось, что каждая отраслевая организация сама определит, какой ей быть. В условиях, когда исключительной самодостаточности у большинства молодежи не было, такое постановление оказалось недееспособным.
Всем было все равно. Поэтому комсомол с радостью отнесся к идее самороспуска. В членстве в ВЛКСМ тогда видели только ненужный надзор за собой, пустую затрату свободного времени и целесообразность выплачивать взносы
Отработанные в 1920-1930-е годы формы взаимопроникновения совершенно не совпадали требованиям молодых людей. Когда вышли новые источники формирования политического предположения и стала более закрытой энергоинформационная среда, скучные заседания и политкружки уже мало кого привлекали. Так что уход от этой суеты положительно трактовался большей частью молодежи. Другое дело, у актива был шанс сохранить организацию. Некоторые купились на это и приняли решенье о переходе в Российский Союз Молодежи (РСМ). Сегодня та организация носит достаточно элитарный характер. Она показана маленьким колличеством членов, и мало кто о ней знает.